Газета День Литературы # 105 (2005 5) - Страница 29

К оглавлению

29

Ест Гоша вкусную кашу с тушёнкой, сам себе ухмыляется: " И на закуску пуля будет". Отставил, наконец, котелок, сунул в подбородок ствол винтовки — осталось только на курок нажать. Фу, металл холодный какой! Стоп! Там же ещё полкотелка горячей каши осталось — жалко, пропадёт ведь такое добро. Со времен голодного детства еда всегда была для Гоши сверхценностью. Взялся опять за ложку, навернул и эти полкотелка. После еды на душе потеплело и, как всегда, покурить захотелось. Достал кисет с махоркой, свернул "козью ножку" и затянулся дымком — эх, благодать! Чего-то уже и стреляться расхотелось, успеется на тот свет ещё…


Вернулся Гоша к своим, а там взводный кричит: "Каменщиков, мать твою за ногу, где тебя черти носят?! Получи боезапас, да наркомовские выпей — через полчаса атакуем!"


В эту свою последнюю атаку солдат Каменщиков поднялся первым, за ним пошли все.


"Вот уже близко немецкие окопы. Вижу, немец в очках бьёт из пулемёта, бегу прямо на него. Или этот очкарик меня убьет, или я его заколю штыком. Только подумал, удар выше локтя опрокинул навзничь. перебитая рука повисла плетью, рукав намок кровью. Хоть сдохни тут в снегу, но без приказа — назад ни шагу. поодаль ползёт солдат, кричит: "Чего лежишь? Был сигнал к отступлению". Пополз и я кое-как, винтовку бросать нельзя — волоку за собой. Кровь идёт обильно, рукав отяжелел, голова кружится. Только бы не вырубиться, доползти. Вот уже бугор, за ним балка. Рванула мина, осколок разорвал шинель с фуфайкой и порвал мышцу груди. Стал переваливаться через бугор, пуля ударила в пятку, раздробила кость. Так и попал в госпиталь с тремя ранениями сразу.


После выздоровления просился опять на фронт — не пустили, забраковали. Как увечного, направили в войска тылового обеспечения. работы хватало там с утра до ночи, а кормили хуже, чем на передовой. Кашу тоже давали, но поменьше и пожиже".




Не знаю, жив ли сейчас сержант Каменщиков, с которым я служил в 1955-58 годах в Стерлитамаке. Помню хорошо, у него тогда было двое деток. Я хочу сказать его детям: ваш отец и дедушка Георгий Каменщиков как человек был лучше каждого из нас в оркестре. Его приметы: роста среднего, худощавый, глаза светло-голубые, лоб высокий, нос прямой, волосы зачёсывал набок. Спокойный, доброжелательный, слегка углублённый в себя. Говорил низким голосом — этаким рокотком. Курил махорку, сворачивая из газеты самокрутку, но иногда, в виде исключения, заворачивал "козью ножку". Быть может, вспоминал спасительную кашу?..


Евгений Головин
«И В САДАХ РАСЦВЕТУТ АНЕМОНЫ, ФИАЛКИ И СНЫ…»
Поэтика Вячеслава ИВАНОВА

Поговорим о поэзии Вячеслава Ивановича Иванова. Поэзия Вячеслава Иванова не только трудная, но местами и крайне трудная. Мы немного коснемся его излюбленных тем. Вячеслав Иванович Иванов родился в 1866 году и прожил довольно долгую жизнь: умер он в 1949 году. Не наше дело разбирать многочисленные перипетии его жизни, наше дело — поэзия, как ее отразил Вячеслав Иванов. Из поэтов Серебряного века это очень трудный, возможно, самый трудный поэт. Любопытно при этом, что он совершенно не был авангардистом. Форма и техника стиха у него совершенно традиционные, иногда даже напоминают русскую поэзию XVIII века. Но этим не надо обманываться, поскольку Иванов очень любит необычные редкие слова и тематику его поэзии можно назвать античной и христианской. Но прежде всего его личность, его собственное "я" отражается в поэзии столь ярко, что этот поэт навсегда останется в русской литературе как выдающийся лирик, техник и философ стиха.


Действительно поэзия эта требует не то чтобы даже образования, не то чтобы даже знания поэзии, но некоторого размышления. Представим себе: у него есть поэма "Младенчество". Это в каком-то смысле автобиографическая вещь. Там Иванов рассказывает о своих родителях и о том, как он был ребенком и как детскими глазами он воспринимал мать и отца и события своей жизни еще давным-давно, в начале 70-х годов XIX века. Написана эта поэма в очень хорошем четырехстопном ямбе. Начинается она примерно так: "Вот жизни длинная минея, / Воспоминаний палимпсест". Нам требуется знать, что такое минея. Люди православные, очевидно, это знают. Что значит "палимпсест", надобно искать в области искусствоведения. Допустим, мы нашли это. Тогда понятно будет, почему "воспоминаний палимпсест". Такого рода трудности требуют информативности. Это поэзия для поэтов, филологов, философов, мифологов.


Но странное дело, трудность этой поэзии скорее возбуждает, нежели отталкивает. Это манящая трудность, и вот почему: потому что поэзию в принципе можно воспринимать как угодно, можно воспринимать ее философски, филологически, с точки зрения версификации. Но если мы информативно не понимаем многих слов, это не значит, что поэзия недоступна нам. Есть очень плохое выражение, так называемая "музыка стиха". Это очень неточно, потому что музыка есть музыка, а стихи есть стихи. И вербальная музыка очень сильно отличается от музыки в нашем обычном понимании. Слова могут дать свои ассоциации, сонорные резонансы, реверберации, воспоминания. Поэтому можно читать совершенно непонятную поэзию и получать от нее определенное наслаждение, даже очень высокое наслаждение.


О том, как он родился, Иванов пишет так:



Мать разрешения ждала, —
И вышла из туманной лодки
На брег земного бытия
Изгнанница — душа моя.


Итак, стиль, путь и принципы этого поэта понятны. Его душа — "изгнанница" "на бреге земного бытия". Что же Иванов понимает под этим самым "земным бытием"? Он, собственно, никогда не занимался конкретной земной личностью какого бы то ни было человека, пусть то будет Данте, пусть то будет Блок, пусть то будет сам Иванов, его всегда интересовали перипетии человеческой души. Но дело в том, что в это простое понятие "человеческая душа" он вкладывает крайне и крайне сложное содержание. Мы уже знаем, что душу свою он понимает как изгнанницу. Но в каком мире живет эта душа и что это такое? Скажу сразу, что для Вячеслава Иванова душа — более конкретное, более реальное, более больное, более жестокое понятие, нежели тело. Он вообще не занимается физическим телом, физической любовью, страданьями физического тела.

29